Pre Loader

Что лежит за пределами травмы: ответы нарративной практики

04.08.2020

Статья опубликована в журнале "Диалог" - 2018 г. " - № 4.

Нарративный подход на сегодняшний день является одним из самых молодых и бурно развивающихся направлений в сфере оказания психологической помощи. Нарративные идеи и методики применяются в различных сферах: в индивидуальном консультировании, в работе с семьями, в школах, в реабилитационной работе с пострадавшими от различных форм насилия, в экстремальных ситуациях. И диапазон их применения неуклонно расширяется. Основоположниками нарративного подхода являются Майкл Уайт и Дэвид Эпстон.

Однако, нарративный подход – это больше, чем просто набор техник. Это мировоззрение. В чем же суть нарративного мировоззрения? Прежде всего, в том, что нарративное мировоззрение отличается повышенным интересом к многообразию и уникальности социального бытия человека. Ведь человек не является изолированным индивидуумом, он – часть сообществ, он – «узел отношений», точка наложения разных смысловых влияний. Также нарративные практики убеждены, что события происходят в физическом мире, а люди приписывают этим событиям смысл. Например, о двери можно сказать, что она наполовину открыта, а можно – что она наполовину закрыта. При одной и той же действительности налицо два принципиально разных смысла. Таким образом, так называемая объективная реальность – это продукт человеческого общения, знание не обретается пассивным образом, а активно конструируется человеком. Каждый описывает исходя из своего мировоззрения, из своей системы ценностей. Поэтому смыслы, которые люди приписывают событиям своей жизни, и то, каким образом они составляют из событий и смыслов истории о себе и о других людях влияет на них. Смыслы в той или иной мере открывают (или закрывают) людям возможности жить предпочитаемой жизнью, и тем самым представляют собой власть. Для нарративных практиков характерно контекстуальное видение проблемы, которое можно определить, как точку зрения, согласно которой все поведение должно анализироваться в контексте, в котором оно происходит. Необходимо учитывать социальный, культурный и исторический контекст, в котором порождается знание. Так как интерпретация любого действия вне контекста, в конечном счете, приводит к заблуждению. Контекстуализм – есть взаимосвязи [2].

В нарративном подходе считается, что жизнь каждого человека полиисторична. В ней состязаются за привилегированное положение разные истории. В какой-то момент какая-то из них становится доминирующей. Если доминирующая история закрывает человеку возможности развития, то можно говорить о существовании проблемы. Однако всегда есть опыт, не включенный в истории, из которого можно собрать альтернативные истории, и выяснить, какая из них является предпочитаемой. Так как нет истинных, правильных для всех историй, то и нарративный практик не может знать, что такое «правильное» развитие вообще и для данного человека в частности. Поэтому нарративнй практик не является не экспертом по жизни клиента, в этом клиент сам является экспертом. Однако позиция нарративного практика децентрированная и влиятельная. Это означает, что в центре разговора – клиент, его ценности, знания, опыт и умения. Нарративный практик умеет определенным образом задавать вопросы, но он не эксперт по тому, в каком направлении и каким образом человеку следует двигаться в жизни. Человек сам эксперт по собственной жизни. Поэтому нарративный практик не навязывает обратившемуся за помощью человеку никаких методов, которые сам считает правильными. Скорее, он постоянно просит клиента выбрать из нескольких возможных альтернативных направлений развития беседы тот, который больше всего подходит, представляется наиболее интересным, перспективным и полезным. В результате человек укрепляет контакт с тем, что для него важно в жизни – с ценностями, принципами, мечтаниями и добровольно взятыми на себя обязательствами, воплощаемыми в предпочитаемых историях его жизни. При работе с теми, кто пережил насилие и травму, нарративный практик не будет заставлять клиента заново переживать травмирующий опыт ради «отреагирования эмоций»; он постарается создать безопасный контекст, чтобы этот опыт был вписан в историю человека, в осмысленную преемственность его жизни как эпизод, имеющий начало и конец [1]. Таким образом, забота о том, кто обращается за помощью, и неэкспертная позиция нарративного практика являются важными принципами нарративного подхода.

Так как в фокусе внимания нарративной практики находится взаимосвязь представлений человека о себе, о способности влиять на свою жизнь, авторской позиции по отношению к собственной жизни, то, во-первых, этот подход не про то, чтобы высвободить, встретить лицом к лицу, прожить повторно или проработать травму, а в том, чтобы выстроить платформу, с которой возможен другой взгляд на травму. А, во-вторых, это про то, чтобы определять и идентифицировать себя через ответы на травму, но не саму травму (т.к. диссоциированные воспоминания, если они исключают ответы человека, – это половинчатые воспоминания).

В нарративной практике считается, что травма – это какое-то нарушение важных ценностей, убеждений, идей человека. Например, у каждого есть убеждение, как нужно относиться к людям, как вести себя в тех или иных ситуациях и т.д. Это может составлять идентичность, которая формируется из того, во что человек верит, из его ценностей, надежд, убеждений. Именно это делает жизнь человека осмысленной. Когда какие-либо идеи, ценности нарушаются, то возникает ощущение потери смысла, появляется травма.

В других подходах при работе с травмой может произойти ретравматизация, т.к. клиенты заново переживают свою травму. В нарративном подходе этого не происходит, т.к. травматический опыт – это только половина истории, а вторая половина истории (та, с которой в большей степени работают в нарративной практике) – этот тот травматический опыт, который человек получил. Это история активного, действующего человека, т.к. все наши действия отражают наши ценности. Важно сконструировать реакцию человека на травму, его сопротивление травме, какие действия он предпринял. И тогда есть возможность определить человека так, как его не определяет травма, эти истории определяют реакции человека на травму. Если помочь клиенту сконструировать другие линии его жизни, то можно найти другой контекст. Однако это не рефрейминг, который заменяет ориентацию «дверь полузакрыта» в восприятии событий и переживаний жизни человека на ориентацию «дверь полуоткрыта», и не создание другого описания, чтобы заменить или отменить изначальное повествование. А это про высвечивание незамеченных сторон рассказа, или воссоединение с событием или реакцией с другой перспективы, про расширение «нарративных ресурсов, доступных человеку, но также делает для людей возможным изменить и пересмотреть свои взаимоотношения с прошлым – не для того, чтобы подвергнуть его рефреймингу, не для того, чтобы вообще все стереть и придумать заново, но для того, чтобы на новых основаниях выстроить отношения с событиями прошлого» [6].

Один из путей подобного восстановления связи с прошлым – выявление и насыщенное описание того, что отсутствует, но подразумевается во всех выражениях жизни. Понятие «отсутствующего, но подразумеваемого» основывается на идеях Жака Дерриды о том, как мы создаем смыслы, как мы «прочитываем» текст – и как заключения и смыслы, которые мы выносим из текста, зависят от проводимого нами различения между представленным в тексте (привилегированный смысл) и пропущенным в тексте (подчиненный смысл) [7]. А также на идеях Мишеля Фуко, касающимся современной власти и ее роли в формировании человеческого «я» (в частности о том, что люди никогда не являются просто пассивными реципиентами того, что им «выпадает» в жизни; всегда есть точка противодействия), и идеях Жиля Дилёза, относительно того, что если «различие» – это основа опыта, мы можем настроиться на то, что, помимо проблемной истории, в беседе всегда присутствуют другие, отличающиеся от нее. Все, что не принадлежит к проблемной истории, становится возможным местом возникновения новых смыслов, которые могут укреплять способность человека влиять на собственную жизнь.

«Отсутствующее, но подразумеваемое» не содержится напрямую в высказывании клиента, но подразумевается в нем. Если обратиться к тем рассказам о жизни, которые клиенты чаще всего озвучивают, то можно увидеть, что в них «отсутствующее, но подразумеваемое» – это фон, находящийся за пределами фокуса внимания. На этом фоне актуальное переживание выделяется и распознается как страдание. Если принять предположение, что клиенты могут рассказывать о своей жизни, только сопоставляя свои переживания с тем, чем те не являются, тогда можно услышать не только, «что такое проблема», но и то, чем проблема не является – «отсутствующее, но подразумеваемое». Ведь каждое выражение переживаний человека возможно только в сопоставлении с другими переживаниями, не выражаемыми открыто, но подразумеваемыми. У слов нет внутренней, сущностной связи с тем, что они описывают – слова помогают различать те или иные вещи, поскольку отделяют что-то одно по сравнению с чем-то другим. Во всех описаниях присутствует эта двойственность. Ведь, например, мы можем различать «свет», поскольку мы знаем, что такое «темнота», «несправедливость» имеет значение только в отношениях со «справедливостью», а распознавание «отчаяния» зависит от понимания того, что такое «надежда». Таким образом, другая сторона, делающая то или иное описание возможным – это «отсутствующее, но подразумеваемое». Так наше знание о назначении, намерениях и целях позволяет нам распознать фрустрацию; наши мечты и надежды дают возможность отличить отчаяние; только зная справедливость возможно распознать несправедливость; только через сильное стремление, желание двигаться по жизни в определенном направлении мы различаем тяготы и затруднения; а знание о ранении невозможно без знания об исцелении. Можно привести примеры вопросов с использованием отсутствующего, но подразумеваемого: «Когда Вы сказали, что сдаетесь, что Вы имели в виду? Что Вы продолжали делать вплоть до этой точки?», «Вы сказали, что были потрясены – какие идеи или верования у Вас есть, которые были подвержены этому потрясению?», «Вы сказали, что почувствовали стыд, что это было такое важное для вас, что стояло за этим стыдом?», «Когда Вы сказали, что жизнь стала битвой или схваткой – что это за жизнь, за которую Вы сражались таким образом?»

В контексте терапевтических бесед это означает, что если человек выражает эмоциональную боль в результате травматического опыта (например, «Я пытался покончить с собой, потому что я не хочу жить»), то мы можем спросить: «Правильно ли я понимаю, что Вы не хотите жить той жизнью, которой жили до недавнего момента? То есть хотели бы какой-то другой? Можете рассказать об этом побольше? Почему именно такие особенности жизни важны для Вас? Как Вы осознали это? Кто бы не удивился, узнав, что для Вас важно именно это? Что они о Вас знают, что позволяет им не удивляться?» Когда мы задаем подобные вопросы о том, что лежит в основе переживаний клиента и придает смысл страданию, обсуждаемому в терапевтической беседе, – мы тем самым создаем возможные предпочитаемые, или подчиненные, истории. С этого момента мы можем продолжать развивать насыщенное описание ценностей, надежд и планов, пострадавших в результате насилия или иного травмирующего опыта [8, с. 39]. То есть мы не пытаемся заменить, а находим, что подразумевается. Когда кто-то протестует против чего-то, то есть элемент оплакивания того, что лежит за чертой жалобы.

Таким образом, более полное и насыщенное описание «я» встраивается в сюжетные линии истории, и на первый план выводятся умения и знания, которые человек использует, чтобы справляться с различными жизненными ситуациями. Откликаясь подобным образом на рассказы людей, переживших тяжелые травмирующие события, Майкл Уайт стал называть предпочитаемые истории «подчиненными» или «вторыми»; эти истории как бы находятся в тени, отбрасываемой травматическим опытом [9].

Итак, работа с травмой в нарративном подходе – это использование «отсутствующего, но подразумеваемого». Психологическая боль клиента является свидетельством того, что есть что-то драгоценное, что было осквернено и попрано. Если проявления содержат в себе пласт страданий, всегда есть еще один пласт, касающейся того, что оплакивается. Это проявление говорит, что оплакивание очень ценно.

Каков маршрут исследования «отсутствующего, но подразумеваемого» в работе с клиентом? Майкл Уайт начал исследовать способы формулирования вопросов-опор, ориентированных на выявление «отсутствующего, но подразумеваемого», и разработал так зазываемую «карту» нарративной практики, как средство ориентировки, к которой можно обращаться во время путешествия с людьми, решившими обратиться за помощью по поводу сложных ситуаций и проблем в жизни. Карта способствует осознанию разнообразия дорог, которые могут привести к желаемым целям: их можно разместить на карте – и тогда они станут более знакомыми и понятными. При этом Майкл Уайт подчеркивал, что его «карты – всего лишь один из возможных вариантов вспомогательного ориентировочного средства. Они не являются «истинным» и «верным» руководством по нарративной практике» [3, с. 19]. 

Марк Хэйворд, опираясь на идеи Майкла Уайта и Шоны Рассел, предлагает следующие шаги для продвижения в сторону истории о способности влиять на собственную жизнь.

Первый шаг – это исследование выражения, которое является проблематичным и затруднительным в жизни людей. Говоря о своих опасениях, жалобах, сожалениях, разочарованиях, страданиях, огорчениях, недоумениях, замешательствах, отчаянии и т.д., люди делают что-то. Они что-то ставят под вопрос или выражают чему-то протест. На этом этапе терапевт задает вопросы, чтобы получить максимально подробное описание проблемы, и начинает выяснять, как именно проблема влияет на разные области жизни человека. Терапевт предлагает человеку поделиться тем, как он сам понимает происходящее, и добавить любые подробности, которые помогут терапевту увидеть, с чем именно в жизненном опыте человека связано это понимание. Поэтому вначале важно исследовать это выражение (какие влияния эти чувства оказывают на жизнь), узнать о контекстах, внутри которых появляются данные трудности, и выявить, какое понимание может прийти таким образом. Например, «Могли бы Вы рассказать о том, что вызывает это беспокойство: где, в каком контексте это происходит и как вы начинаете думать об этом?»

Второй шаг – это понимание того, с чем связано это страдание, с каким понятием данное выражение находятся в отношениях. Необходимо собрать подробное описание того, к чему относится жалоба, беспокойство или страдание. То, чему они противостоят, может быть экстернилизовано: например, маргинализация, порабощение, ожидания, властные практики, требования реальности. Мы можем задавать вопросы, помогающие охарактеризовать то, против чего люди настроены, в экстернализованной форме, например: «Что Вы отказываетесь продолжать?», «Против чего Вы протестуете/что оплакиваете таким образом?», «В чем эти ожидания пытаются убедить Вас – касательно вашей ценности как человека?», «Что именно они делают, чтобы убедить вас в этом? Какие тактики они используют, чтобы вы согласились с тем, как они вас оценивают?». Такое описание создает некоторую дистанцию между человеком и проблемой, чтобы человек мог «увидеть» идеи или представления, которые поддерживают проблему, их размещение в общественном, политическом или «отношенческом» контексте жизни, а также то, как эти идеи или представления мешают людям жить [3]. На этом шаге можно задержаться подольше («потоптаться на месте»), исследуя последствия этого опыта, чтобы яснее понять, на что именно реагируют люди. По мере того, как становятся видимыми более широкие контексты переживаемой проблемы, люди получают поддержку в исследовании действий, которые они предпринимают в ответ на происходящее.

Третий шагназывание ответа или действия (переход к «отсутствующему, но подразумеваемому»). Действие может быть названо как возражение, отказ, протест или сомнение. Выражение может мыслиться как действие, вырастающее из чувства авторства (personal agency). Люди не просто пассивно пересказывают то, что проблематично; само выражение проблемы может рассматриваться как действие, направленное на ее преодоление. Если бы выражение переживания не было формой протеста, сопротивления или сомнения в правомерности происходящего, то происходящее не обозначалось бы в качестве проблемы. Человек бы просто подчинился, принял бы текущее положение вещей и не привлекал бы к этим обстоятельствам нашего внимания. На этом шаге продвижения по карте формулируются вопросы-опоры, помогающие выявить, какого рода действия были предприняты в ответ на проблему. Например: «Какое действие было предпринято? Что это такое, что Вы делаете? Возможно, Вы придерживаетесь чего-то важного; выступаете за что-то; бросаете вызов тому, что было сделано по отношению к вам или кому-то другому», «Принимаете ли Вы эти ожидания? Или у Вас есть к ним вопросы?», «Как Вы отвечаете на недопонимание?», «Когда вы рассказываете о проблеме, жалуетесь на происходящее, с чем именно вы при этом не готовы согласиться, что не готовы принять как данность в своей жизни?», «Что именно в вашей жизни вы не готовы оставить, как есть?», «Как вы относитесь к подобному умалению ваших заслуг? Вы это принимаете? Или ставите под вопрос? Что это говорит о том, как вы действуете в ответ на умаление ваших заслуг?».

Четвертый шаг – исследование навыков и знаний, выраженных в протесте. Как только выражение страдания обозначено как поступок, мы можем способствовать подробному описанию особых знаний и умений, которые были необходимы, чтобы этот поступок совершить. Что является основой, базовыми элементами того, что делает человек: знанием и историей о способности высказываться, протестовать или сопротивляться. Например: «Как для Вас стало возможным предпринять эти действия?», «Какие навыки справляться с трудностями задействованы здесь и что они говорят о том, что Вы знаете о жизни?». Когда мы задаем эти вопросы, мы как бы вскрываем «механику» того, что именно делает человек в ответ на ситуацию в своей жизни; все подобные действия требуют особых жизненных умений. Чтобы осуществить протест подобным образом, человек должен опираться на определенную личную историю, прежний опыт протеста или знания о возможностях протеста.

Пятый шаг – выявление намерений и целей. Когда мы создаем подробное описание умений и навыков, у нас появляется возможность задать вопросы о том, ради чего и зачем человек совершил свой поступок Например: «Каковы Ваши цели, когда Вы выражаете свой протест или используете навыки таким образом?», «Что это говорит о том, чего Вы хотите в жизни или каковы Ваши намерения, планы на Вашу жизнь?», «Что Ваши действия говорят о том, что Вы знаете о жизни?», «Когда ты думаешь о том, что нельзя просто оставить все случившееся как есть, как ты себе представляешь, как оно должно быть на самом деле?». Любой поступок – выражение смысла.

Шестой шаг – выявление чему придается ценность (называние «отсутствующего, но подразумеваемого»). При этом мы рассматриваем страдание как отлучение от чего-либо значимого или как причинение вреда чему-либо значимому. И теперь это значимое, важное и ценное становится видимым и обретает название. Например: «Что эти намерения отражают такого, что является важным для Вас?», «Каковы Ваши надежды, когда Вы предпринимаете эти действия?», «Как это отражает Ваши планы на свою жизнь?», «Что это говорит о том, что для Вас важно в конечном итоге? Каких ценностей Вы придерживаетесь в своих намерениях на свою жизнь?». Важно иметь в виду, что эта ориентация на ценности не имеет отношения к морали или нормативным культурным предписаниям. Скорее, это исследование того, что имеет смысл и ценность для этого конкретного человека или сообщества. При этом также подчеркивается способность человека или сообщества влиять на собственную жизнь, воплощенная в актах придания значимости чему-то или сохранения надежды или желания каких-либо изменений в жизни.

И наконец, седьмой шаг – исследование социальной истории и истории отношений. После того, как мы установили, что именно ценно для человека или сообщества, мы можем поддерживать это «воскрешение непрерывности» ощущения «себя», выводя на передний план социальную и «отношенческую» историю этой ценности. «Отсутствующее, но подразумеваемое» способствует развитию чувства протяженности, связанности чувства себя (вместо ощущения разрозненности). Если мы устанавливаем, чему придается ценность, мы можем обогатить, более насыщенно описать историю этой ценности в социуме и отношениях. Соединение человеческих действий во времени и между людьми делает более ясным, что для них является недопустимым и придает ощущение движения и связи. Мы можем делать это посредством бесед, в которых прослеживается история поступков, знаний, умений и ценностей. Например: «А раньше эти смыслы как-то проявлялись в вашей жизни? Где именно?», «Делали ли Вы прежде что-то подобное?», «Можете ли вы рассказать, как вы научились этим умениям, как узнали об этих ценностях?», «Когда еще эти ценности проявлялись в Вашей жизни? Могли бы Вы рассказать мне историю об этом?». Чтобы еще больше укрепить предпочитаемые истории, мы задаем в ходе терапевтических бесед вопросы, помогающие установить связи человека с другими людьми из прошлого или настоящего, – людьми, которые разделяют, воплощают или поддерживают представления человека о том, что важно в жизни. Например: «Кто мог бы знать об этом и мог бы ценить то, что Вы отстаиваете в том, что Вы делаете?», «Знает ли кто-либо еще о том, что Вы отстаиваете? Что позиция, которую Вы занимаете, значит для них?», «Кто еще может разделять Ваши взгляды на то, что здесь важно?», «Какое значение это имеет в Вашей жизни, если Вы думаете об этих людях?». Когда мы задаем вопросы, объединяющие множество людей вокруг «отсутствующего, но подразумеваемого», это помогает человеку продолжать действовать в соответствии со своими ценностями.

Эта область расспрашивания помогает узнать, как история формирует основания для текущих действий. Это исследование, соединяющее людей с их историей и с другими людьми вокруг того, что является важным – отсутствующим, но подразумеваемым.

Мэгги Кэри, Сара Уолтер и Шона Рассел в карте построения опор при исследовании «отсутствующего, но подразумеваемого» выделяют еще один шаг – это установление связей между поступками, проектирование будущего.На этом шаге у человека появляется «момент движения» – история начинает набирать обороты, – и у него укрепляется ощущение способности влиять на собственную жизнь. Например: «Как акты протеста, которые вы осуществляли в детстве, связаны с теми, что вы предприняли недавно?», «Каким образом эта история «тихого, но твердого «нет»» создает основание для поступков в настоящем?». Когда мы связываем поступки между собой, чтобы получилась история, мы тем самым выводим на передний план тематическую преемственность; при этом становится ясно видимой история «я», которая «отсутствует, но подразумевается» в изначальной жалобе или выражении страдания. Это обеспечивает основание для простраивания сюжета истории в будущее – человек теперь осознает, что уже сталкивался с чем-то подобным раньше, и знает, что делать. Эта последняя категория расспрашивания важна для поддержания ощущения способности влиять на собственную жизнь, которое будет доступно человеку и в дальнейшем [4].

Если рассмотренная выше карта предназначена для работы в рамках психологического консультирования и психотерапии, то схема проведения беседы с людьми, прижившими травму (насилие или жестокость), предложенная Дэвидом Денборо [5], может быть использована также и в работе социальных работников, педагогов, правозащитников и т.д. Эта схема также составлена таким образом, чтобы беседа не становилась для человека повторной травматизацией, а, напротив, привела бы к преодолению негативного воздействия на жизнь человека.

Схема интервьюирования человека, пережившего травму, включает в себя следующие этапы:

  1. Подготовить человека к интервью. Перед встречей человека можно спросить, где и как ему удобнее встретиться, узнать, хотел бы он придти с другом, родственником и/или с психотерапевтом. Если возможно, следует послать письменное приглашение с описанием цели встречи, важности сбора свидетельств и его значения для жизни других людей. Не менее важно сообщить, что если человек на какие-то вопросы отвечать не хочет, он может этого не делать, что он в любое время может попросить сделать перерыв или вовсе закончить беседу. Людям может быть также важно знать, кто еще сможет услышать/прочесть то, о чем они будут говорить, и как будет соблюдаться конфиденциальность.
  2. В начале беседы создать атмосферу, которая даст человеку почувствовать, что о нем заботятся. От этого во многом зависит, как будет себя чувствовать человек во время всей беседы. Например, вначале можно отметить, что свидетельства человека могут изменить жизнь других людей к лучшему, что, благодаря им, люди станут лучше осознавать, что происходит, что это может помочь тем, кто проходит через подобное, и так далее. Перед началом интервью можно сказать собеседнику, что он действительно претерпел суровые испытания, но все-таки выжил. Следует также объяснить, что процесс сбора свидетельств включает не только вопросы о последствиях пережитого, но и о том, как человек справился с этим – что он узнал, понял, чему научился и что теперь может передать другим.
  3. Провести интервью, состоящее из трех частей. Дэвид Денборо выделяет три группы вопросов, составляющие три этапа сбора материала и записи истории человека, пережившего насилие или жестокое обращение [5]. Первая часть – это задание контекста. Например: «Скажите, что вы ожидаете от нашей беседы сегодня? К каким хорошим последствиям она могла бы привести?», «На какие ваши жизненные ценности указывает решение поделиться своей историей?», «Всегда ли это было важно для вас? Как эти важные ценности появились в вашей жизни и какое влияние они на нее оказали?», «Кто из ваших близких и знакомых мог бы поддержать ваше решение придти и предоставить свое свидетельство? Почему?». Вторая часть – это получение сведений о жестоком обращении/насилии и их последствиях. Например: «Расскажите нам о том насилии и унижении, которому вы подвергались. В каких формах это происходило?», «В то время, когда это происходило, каким образом вы старались вынести это испытание? О чём вы думали? Какие воспоминания и мечты помогали вам выстоять? Что поддерживало вас в самые ужасные минуты?», «Может быть, для того, чтобы справиться с разными видами унижения и насилия, вы использовали различные способы?», «Каким образом отразилась эта травма/жестокое обращение на вашей жизни? Как это повлияло на вас, на ваши отношения с близкими, родственниками, друзьями?», «Какие последствия были самыми тяжелыми для вас? Почему?». Третья часть – это укрепление историй о выживании/преодолении.Например: «В начале нашей беседы вы рассказали о том, что является для вас  важным в жизни (перечислите, что говорил собеседник, используя его выражения). Как вы смогли сохранить в своей жизни эти ценности и  надежды, несмотря на жестокое обращение, которому вы подвергались?», «Были ли у вас какие-либо способы, которые помогли облегчить последствия травмы? Если да, то как вы это сделали? Как вы научились этому? Какую роль эти умения играют в вашей жизни?», «Помог ли вам кто-нибудь изменить ситуацию к лучшему?  Что важного сказал или сделал этот человек?», «Если бы кому-то пришлось пережить нечто подобное тому, что пережили вы, чтобы вы могли им посоветовать? Какие истории вы рассказали бы им о том, какие шаги вы предприняли, чтобы вырвать свою жизнь из-под влияния последствий этой травмы?».
  4. Выразить признание переживаний и опыта рассказчика/ предложить отклик в конце интервью. Людям, которые предоставляют свидетельства, очень важно услышать значимый отклик от слушателей в конце интервью. Здесь можно подчеркнуть важность этих свидетельств для других людей, можно отметить, чему интервьюера научила эта история, как мысли и знания одного человека могут помочь другим. Если после беседы интервьюер сможет назвать несколько ключевых моментов истории пострадавшего, которые были важны для самого интервьюера; объяснить, почему именно эти моменты имеют такое значение; каким образом они отражают ценности и убеждения рассказчика; как слушание этой истории повлияло на интервьюера, какие изменения вследствие этого теперь могут произойти в его жизни, работе и восприятии мира – все это может оказать огромное влияние на человека, который решил поделиться своими свидетельствами. Подобный отклик может подкрепить убеждение рассказчика в том, что переживание травмы было «не зря», и что его история стоила того, чтобы ее рассказать, и была воспринята достойно.
  5. Записать рассказанную историю. Когда мы составляем документ-свидетельство, необходимо помнить, что рассказчик должен иметь возможность прочитать записанное. Учитывая это, важно, чтобы в записи история травмы была уравновешена с историей сопротивления/выживания/исцеления. Причем они должны быть сбалансированы по значимости.

В запись истории о пережитом насилии должны быть включены три основных аспекта: а) события, что конкретно довелось пережить человеку; б) последствия этих событий; в) реакция человека на пережитое насилие и его последствия: что это говорит читателю о надеждах, ценностях и желаниях рассказчика.

Эти документы могут читать сами рассказчики, их можно направить в соответствующие организации, или предоставить другим пострадавшим, а также использовать для обучения профессионалов и т.д. Однако если свидетельства записываются только для профессионалов или для решения юридических вопросов, это меняет весь процесс проведения интервью и отклика на историю человека. Это меняет и язык документа.

  1. Провести вторую встречу с человеком, предоставившим свидетельство пережитого. Как только письменный документ составлен, наступает время для второй встречи с человеком. На этой встрече ему предлагается прочитать записанную версию его рассказа и оценить, правильно ли изложена его история, не надо ли что исправить или добавить, прежде чем документ будет завершен. Тут можно спросить о том, какие впечатления остались от интервью, от прочтения документа, что можно было бы сделать, чтобы стало лучше, что человек хотел бы сказать тем, кому еще предстоит принять решение рассказывать или не рассказывать свою историю, что помогло бы им принять решение и/или подготовиться к беседе. Далее надо вручить человеку завершенную копию его свидетельства и «сертификат признания» – формальное признание значимости вклада этого человека в жизнь других людей через участие в интервью.
  2. Отслеживание влияния данной беседы на жизнь человека и его психоэмоциональное благополучие. О какой бы форме отслеживания влияния участия в интервью на жизнь человека вы ни договорились в начале совместной работы, она должна быть исполнена. Очень важно довести до конца то, что было обещано и предложено.

Предложенная структура Дэвидом Денборо – всего лишь одна из возможных схем сбора и документации свидетельств пострадавших. Естественно, она требует адаптации к местным условиям, но тем не менее, она дает полезные указания на способы получения и документации свидетельств, позволяющие избежать риска повторной травматизации. Она может послужить для практиков основой для разработки их собственных способов сбора свидетельств, при которых рассказчик не будет подвергаться повторной травматизации, а его способности выживания и преодоления последствий пережитого будут признаны, чтобы эти истории о человеческом мужестве становились широко известны [5].

В заключении хочется подчеркнуть еще раз, что нарративного практика не интересует история травмы, а интересует ответы клиента на травму, реакции клиента на нее. Важно выявить ценности клиента, помочь клиенту получить больше знаний о своей собственной жизни. Ведь когда травматический опыт берет вверх над жизнью, человеческие ответы зачастую преуменьшаются или вовсе остаются незамеченными, и это может заслонять память о них. Человек не может изменить травму, но он может изменить ее влияние на свою жизнь. И этому может прием «отсутствующее, но подразумеваемое», который позволяет из самой болезненной, рвущей пополам, трагической истории вырулить в альтернативную, предпочитаемую, и обеспечивает точку входа в предпочитаемую историю.

 

Список литературы

  1. Кутузова Д.А. Психосоциальная реабилитация пострадавших от произвола и насилия: Практическое пособие. – М.: Фонд «Общественный вердикт», 2008. – 80 с.
  2. Степанова Л.Г. Нарративный подход в консультировании и психотерапии: теоретическое основание // Семейная психология и семейная психотерапия. – 2014. – № 2. – С. 5–15.
  3. Уайт М. Карты нарративной практики: Введение в нарративную терапию. – М.: Генезис, 2010. – 326 с.
  4. Carey M. Walther S., Russell S. The Absent but Implicit: A Map to Support Therapeutic Enquiry  // Family Process. – 2009. – Vol. 48. – № 3. – P. 319–331.
  5. Denborough D. Trauma, Meaning, Witnessing & Action // International Journal of Narrative Therapy and Community Work. – 2005. – № 3-4. – С. 34-42.
  6. White M. Direction and discovery: A conversation about power and politics in narrative therap // Reflections on Narrative Practice: Essays and Interviews. – Adelaide, South Australia: Dulwich Centre Publications, 2000.
  7. White M. Re-engaging with history: The absent but implicit // Reflections on Narrative Practice: Essays and Interviews. – Adelaide, South Australia: Dulwich Centre Publications, 2000.
  8. White M. Narrative practice and community assignments // International Journal of Narrative Therapy and Community Work. – 2003. – № 2.
  9. White M. Children, trauma and subordinate storyline development // International Journal of Narrative Therapy and Community Work. – 2005. – № 3–4.